За подобные вольности филологи могли бы высылать мне проклятия в хрустящих пакетах, но я искренне убежден, что по-детски непосредственный взгляд на некоторые слова способствует обнаружению ключей понимания отдельных культурных процессов. Взять хотя бы слово «демонстрация». Что могут увидеть в нем сказочные и юные глазки? Зачастую, конечно, ничего особенного. Но некоторые увидят в этом слове устрашающее чудовище. Слово демонстрация хранит в себе монстра.
читать дальшеПрежде, чем мы детальнее рассмотрим это суждение, давайте обратимся к различным словарям. Что такое демонстрация? Толковый словарь великорусского языка Владимира Даля объясняет, что демонстрация - это «объяснение чего на деле, с указанием на предмет и все частности его» + «гласное обнаруженье народом». Большая Советская Энциклопедия напоминает, что слово «демонстрация» имеет латинское происхождение (demonstratio - показывание) и обозначает «наглядный способ ознакомления слушателей с каким-либо явлением, предметом…». В переносном смысле, это слово, согласно БСЭ, используется в значении «нарочито подчёркнутое, вызывающее поведение». Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона содержит следующее определение: демонстрация – это, в частности, «объяснение свойств предмета наглядным образом». Весь этот набор значений приведен мною не зря. Он пригодятся нам в процессе обнаружения монстра, таящегося в слове «демонстрация».
Вернемся к культуре. Что есть демонстрация произведения искусства? Это показывание произведения искусства. Нечто, что не было всеувиденным, становится таковым. «Зачем вы демонстрируете разверзшиеся половые органы?», - спрашивает ортодоксальный критик-консерватор. «Чтобы снять напряжение с данного вопроса», - отвечает художник.
Новое – это то, чего не было доселе. Все, чего не было доселе, есть неведомое. Неведомое, неизвестное, непонятное всегда воспринимается обществом в штыки, вызывает дискомфорт и естественный страх – страх перед неизвестностью. Неизвестность всегда поначалу пугает и отталкивает. В ней якобы содержится какая-то опасность – шанс на негативное изменение устаканившейся реальности, в которую удалось встроиться. Таким образом, передовица искусства всегда радикальна, ибо занимается непроявленными материями, демонстрирует то, что не демонстрировалось или что не принято демонстрировать.
Пускай сотни художественных радикалов сделают эпатажные мины и заявят, что занимаются уничтожением уродливого мира и войной против социума. «Мы развращаем ваших детей и насилуем ваши ценности», - вопят художники. Но все это, разумеется, красивая игра слов. Как только художник решает продемонстрировать публике свое «зубастое искусство», он становится величайшим гуманистом и, по сути, санитаром общественного леса. Он берет непривычное и невидимое (или то, что принято не видеть) и произносит его, выговаривает, выражает. То есть, он берет социально вражеское (к примеру, порнографию) и, посредством эстетических практик, внедряет его в общество, облагораживает художественностью, так сказать. Он де-монстрирует – лишает «монстра» свойств монстра; рассасывает напряжение, связанное с умалчиваемым или доселе не озвученным; превращает волнующее табу в нечто понятое, прочитанное, высказанное и реализованное, а значит – безопасное. Показывая монстра, художник уничтожает монстра. Монстра больше нет. Две-три выставки с порнографией, заявленной искусством, и порнография более не воспринимается чем-то шокирующим, новым и волнующим. Она становится частью культуры и уже не вызывает былого удивления. Так, собственно, культура и развивается. Любой радикализм – это, по сути, релаксирующая, терапевтическая практика. Вчера нас пугали крупными кадрами влажного влагалища, а сегодня такие кадры кажутся предсказуемой банальностью художественного процесса. Пускай демонстрация и прошла в форме «нарочито подчёркнутого, вызывающего поведения», но она совершила образовательный акт «ознакомления публики с каким-либо явлением, предметом».
Перенесемся на миг в радостное средневековье. Почему все эти сотни людей так спешили на публичную казнь? Почему отцы брали своих жен и детей на площади, где король вешал воров и отрубал головы предателям? Неужели нормальным людям действительно хотелось увидеть фонтаны крови и предсмертные муки несчастных братьев по виду? Неужели детям стоило показывать жестокое судилище? Современнику все это кажется диким. Но подобные средневековые шоу и количество их зрителей можно объяснить. Люди ходили смотреть на демонстрацию страшного и неведомого – смерти. Они так боялись ее, что хотели получить ответы на вопросы о ее природе. Они смотрели на смерть, чтобы узнать смерть и успокоиться, перестать дрожать от ее холодного земляного дыхания и лязга лезвия косы.
При всей своей заявленной антисоциальности, эстетический терроризм представляется мне невероятно востребованным, желанным и ожидаемым искусством. Сколь бы рьяно не вопили консерваторы о том, что циничное современное искусство есть враг и порок, миллионы людей по всему миру хотят быть изнасилованными художественным радикализмом, хотят попасть на демонстрацию того, что до ее свершения кажется таким опасным и уродливым. Мы смотрим на кровавое, развращенное и гавнистое искусство не потому, что являемся извращенцами. Мы делаем это, потому что наконец-то хотим успокоиться и перестать нервничать. Мы жаждем, чтобы монстр был де-монстрирован. Ведь только так он может оставить нас в покое.
(с) Анатолий УЛЬЯНОВ